Если Гольдман объясняла происхождение власти и государства через функционирование патриархальной системы, то Боровой — через угасание творческого импульса в культуре, когда массы не увлечены новаторскими социальными преобразованиями, а заняты исключительно бытовыми вопросами, потакая всему самому низменному и примитивному, что есть в человеке. Там, где нет динамики жизни, появляются фетиши и идолы. Творчество, по мысли философа, невозможно без бунта против действительности. Принимать действительность такой, какая она есть, — значит способствовать тому, чтобы общество было пассивным. Пассивность общества порождает властные институты: люди не хотят самостоятельно принимать решения и создают государство, возлагая на него ответственность за свое благополучие.
В своем эссе «Власть» Боровой описывает такой сюжет: в одной из амурских экспедиций на Дальнем Востоке группа военных столкнулась с тяжелыми погодными условиями и лишилась почти всех припасов. Нужно было решить, что нести дальше — остатки продовольствия или винтовки. Военные выбрали винтовки, прекрасно понимая, что до ближайшего населенного пункта без припасов им не дойти. Боровой интерпретирует этот случай следующим образом: власть — это не политические институты, а система символов, подчиняющих себе людей. Эта система настолько сильна, что подавляет даже естественное стремление человека выжить. Винтовка в описанном сюжете как раз и выполняла функцию того самого символа, за которым стоит огромный комплекс психологических переживаний.
Человек, который не знает свободы самовыражения, склонен подчиняться власти даже в тех обстоятельствах, когда ему необходимо самостоятельно действовать, чтобы выжить. Символы, репрезентирующие власть, в воображении человека всегда сакральны, потому что именно они олицетворяют порядок и стабильность. Они словно говорят ему, что беспокоиться не о чем — никто не потребует от него распоряжаться своей жизнью. Для человека, привыкшего к подчинению, нет ничего страшнее ответственности и свободы. Внутреннее «я» у солдат, по мнению Борового, было неотделимо от «казенного имущества» — из субъектов они превратились в объекты государственного аппарата.
